Я очень люблю вещи с историей. Такие вещи особенные- года не делают их
хуже, они с ними, напротив, как вино или украшения- становятся только
лучше. Поэтому барахолки для меня это не только квинтэссенция бабушкиных
печалей, распродающих брошки и тарелки, чтобы купить хлеба, но и
настоящая сокровищница.
Одним из сокровищ, найденных на барахолке, стал этот клатч. Винтажный, раритетный и уж больно похожий на DolceGabbana. Хотя, когда я ее покупала, эти итальяшки еще не начали эксплуатировать тему родины во всех приличных и неприличных позах, а такие сумочки в глазах моих друзей выглядели неприметным барахлом.
Я же держала ее в руках и сотрясалась от восторга. Плетеная, слегка потертая и с выгоревшей металлической фурнитурой, дополненная историей той старой женщины. Она, конечно, рассказывала мне за цены на газ, за то, сколько раньше стоили персики и что в парке неподалеку была танцевальная площадка, где она танцевала с дедом, который умер лет пятнадцать назад из-за больной ноги, и дочку где-то в Италии и их дурное решение не общаться. Она ничего о ней не знает и просит меня ценить семью, потому что нет ничего дороже. И время иногда не лечит, просто укутывает раны пуховой вуалью.
У этой бабушки на голове была соломенная шляпа, она была в серых потрепанных брюках и бежевой блузе. На простынке перед ней аккуратно разложены бокалы, поломанные сережки, пара вязанных салфеток и эти, глубоко ненавистные мной, книги про войну.
Помнится в школе мы читали такие. Это было очень скучно. Дома лежали книги Кафки, Бредберри, Фрейда, в конце концов,...а тут приходилось нудить на тему опарышей в ранах, закладываемых крестиках и бесконечных пулях, и одиноких женщинах, и прочих вещах, которые были мне совсем не интересны. Почему то страдания врача в "Чуме" Камю меня волновало больше, чем будни войны на земле, где я стою. И мне было дико тошно от того как мои одноклассиники делали вид, что их очень это заботит ради оценки. Заботило меня, когда на выступлении перед стариками я разревелась и принялась перед ними извинятся за их, внимание, геройскую жизнь. Как будто это я виновата. Мы давали им гвоздики и у меня лился град слез, потому что это непозволительно мало и невероятно стыдно, дать дешевую красную херь, за все то, что они пережили.
Один момент из этого блока военной литературы разных времен меня всеже тронул. Парень, которого призвали (шучу, отослали) на фронт, косил зерно и косой отрубил пару голов цыплят, спрятавшихся во ржи. Там были расписаны его чувства, непонимание, страх, жалость, невозможность поправить положение дел, и как забегали в панике другие птечники, и как рассеяно по сторонам смотрела мать.. и все они явно раскрывали героя и эпоху, как натуру чувственную, к войне непригодную. И далее была кровь, война, одиночество, гниющие дети, банка варенья, рыдающие женщины и все это прошло мимо моего внимания. Я так и сказала: "Галина Юрьевна, но ведь основной момент, раскрывающий парня это тот, с цыплятами. Дальше можно не читать- вся боль, все непонимание, оно тут, вот на этом листе". И получила выговор за бессердечность и еще что-то о том, что я ничего не поняла.
Бабушка рассказывала про жизнь. Она жила в Грузии, потом в Москве, еще жила в Украине, много где еще, и в селах, и в городах, и везде было и хорошо и плохо, но лучше, чем сейчас.
И она попросила, чтобы эта ее сумка, чтобы она жила дальше и увидела еще не одни танцы, и хотя бы одну искреннюю любовь. Я купила сумку, попрощалась и ушла. Бабушка вернулась к разговору с соседкой, продающей странные ржавые штучки, но успела посмотреть мне в след. Она, наверное, уже мертва. А вещь-живет. Живет и собирает истории в свой маленький внутренний кармашек.
Одним из сокровищ, найденных на барахолке, стал этот клатч. Винтажный, раритетный и уж больно похожий на DolceGabbana. Хотя, когда я ее покупала, эти итальяшки еще не начали эксплуатировать тему родины во всех приличных и неприличных позах, а такие сумочки в глазах моих друзей выглядели неприметным барахлом.
Я же держала ее в руках и сотрясалась от восторга. Плетеная, слегка потертая и с выгоревшей металлической фурнитурой, дополненная историей той старой женщины. Она, конечно, рассказывала мне за цены на газ, за то, сколько раньше стоили персики и что в парке неподалеку была танцевальная площадка, где она танцевала с дедом, который умер лет пятнадцать назад из-за больной ноги, и дочку где-то в Италии и их дурное решение не общаться. Она ничего о ней не знает и просит меня ценить семью, потому что нет ничего дороже. И время иногда не лечит, просто укутывает раны пуховой вуалью.
У этой бабушки на голове была соломенная шляпа, она была в серых потрепанных брюках и бежевой блузе. На простынке перед ней аккуратно разложены бокалы, поломанные сережки, пара вязанных салфеток и эти, глубоко ненавистные мной, книги про войну.
Помнится в школе мы читали такие. Это было очень скучно. Дома лежали книги Кафки, Бредберри, Фрейда, в конце концов,...а тут приходилось нудить на тему опарышей в ранах, закладываемых крестиках и бесконечных пулях, и одиноких женщинах, и прочих вещах, которые были мне совсем не интересны. Почему то страдания врача в "Чуме" Камю меня волновало больше, чем будни войны на земле, где я стою. И мне было дико тошно от того как мои одноклассиники делали вид, что их очень это заботит ради оценки. Заботило меня, когда на выступлении перед стариками я разревелась и принялась перед ними извинятся за их, внимание, геройскую жизнь. Как будто это я виновата. Мы давали им гвоздики и у меня лился град слез, потому что это непозволительно мало и невероятно стыдно, дать дешевую красную херь, за все то, что они пережили.
Один момент из этого блока военной литературы разных времен меня всеже тронул. Парень, которого призвали (шучу, отослали) на фронт, косил зерно и косой отрубил пару голов цыплят, спрятавшихся во ржи. Там были расписаны его чувства, непонимание, страх, жалость, невозможность поправить положение дел, и как забегали в панике другие птечники, и как рассеяно по сторонам смотрела мать.. и все они явно раскрывали героя и эпоху, как натуру чувственную, к войне непригодную. И далее была кровь, война, одиночество, гниющие дети, банка варенья, рыдающие женщины и все это прошло мимо моего внимания. Я так и сказала: "Галина Юрьевна, но ведь основной момент, раскрывающий парня это тот, с цыплятами. Дальше можно не читать- вся боль, все непонимание, оно тут, вот на этом листе". И получила выговор за бессердечность и еще что-то о том, что я ничего не поняла.
Бабушка рассказывала про жизнь. Она жила в Грузии, потом в Москве, еще жила в Украине, много где еще, и в селах, и в городах, и везде было и хорошо и плохо, но лучше, чем сейчас.
И она попросила, чтобы эта ее сумка, чтобы она жила дальше и увидела еще не одни танцы, и хотя бы одну искреннюю любовь. Я купила сумку, попрощалась и ушла. Бабушка вернулась к разговору с соседкой, продающей странные ржавые штучки, но успела посмотреть мне в след. Она, наверное, уже мертва. А вещь-живет. Живет и собирает истории в свой маленький внутренний кармашек.
Комментариев нет:
Отправить комментарий